|
32. МУЖ, ЖЕНА И СОБАКА
Катя Ивановна вспыхнула, поймав себя на этой мысли. Василов вспыхнул
по той же самой причине.
Он раздражительно швырнул шляпу на одну из кроватей, сел и произнес:
- После вашего поведения в Нью-Йорке, Кэт, я полагаю, вы не имеете никаких
претензий на мою любезность!
Катя Ивановна молчала, повернувшись к нему спиной.
- Я должен предупредить вас, - отчаянно продолжал Василов, - морская болезнь
резко повлияла на меня. Я сел на пароход одним человеком, а покинул его
другим...
- О да! - едко вырвалось у молодой женщины.
- Что такое вы бормочете! - смутился Василов. - Вы должны раз навсегда
понять меня. Я не могу отказать вам в товарищеском внимании, но я мертв
для всего другого. Я приехал сюда, чтобы работать, и... я убедительно
прошу вас, дорогая Кэт, оставить меня в покое!
Он облегченно вздохнул, осмотрелся и, заметив в углу хорошенькую китайскую
ширму, вытащил ее на середину комнаты:
- Мы с вами дружески поделим территорию. Вот та часть комнаты - ваша.
Берите себе ту кровать, ту стену, тот письменный стол и тот плакат - одним
словом, все, что по ту сторону границы, и располагайтесь как вам угодно.
Я буду, в свою очередь, совершенно свободен!
Он расставил ширму, загородив свой угол от взоров Кати Ивановны, сбросил
пиджак и с наслаждением растянулся на кровати.
"Я сократил ее с самого начала! - думал он не без самодовольства.
- Пусть-ка попробует теперь завести свою музыку! Интересно знать: неужели
все эти беллетристы, воспевающие любовь и красивых женщин, действительно
искренни? Я почти уверен, что они подогревают себя мыслями о гонораре".
С этим чисто американским выводом он закрыл глаза и приготовился задремать.
Катя Ивановна, покинутая на своей территории, несколько минут была неподвижна.
Два ее крохотных ушка, выглядывавших из-под каштановых локонов, стали
пунцовыми. Слова и поведение Морлендера были как раз таковы, чтобы пробудить
в ее душе всех фурий ненависти. Стиснув зубы, сжав руки в кулачки, она
обозрела умственно весь стратегический план, обдуманный еще на пароходе,
потом тряхнула локонами, провела рукой по лицу - и переступила через вражескую
границу.
Василов услышал легкие шаги, открыл глаза, и в ту же минуту шелковистые
пальчики очутились у самой его щеки. Несносная Катя Ивановна сидела на
краю его постели, болтала ножками и как ни в чем не бывало безмятежно
глядела на него фиалковыми глазами.
- Что вам угодно? - промолвил он нетерпеливо. - Кажется, я был с вами
вполне откровенен.
- О да! - ответила она и засмеялась - точнее, замурлыкала, как флейта
на самой своей нежной ноте. - Но, милый Тони, вы ведь не дождались моего
ответа. Вы должны выслушать противную сторону...
"Черт ее побери, это вполне логично!" - подумал про себя Василов
и натянул одеяло до самого подбородка.
- Да, вы должны меня выслушать, - продолжала она, рассеянно водя рукой
по его лицу и старательно разглаживая пальчиком каждую морщинку на его
лбу. - Дело в том, что морская болезнь... о, эта проклятая морская болезнь!..
она совершенно переродила и меня. Я сама себя не узнаю. Я виновата перед
вами, дорогой, я знаю это... Но больше никогда, никогда...
Катя Ивановна смахнула с ресниц жемчужинку и опустила голову прямехонько
на грудь растерявшегося Василова.
- Я чувствую себя такой несчастной, Тони! Вы не должны больше бранить
меня. И потом... - Она запнулась.
Василов лежал, волей-неволей вдыхая аромат ее волос и глядя на розовый
кончик ее уха.
"Надо сознаться, - думал он про себя, - что среди зоологических особей,
именуемых женщинами, она довольно безобидный экземпляр".
- Я могу сказать вам это только совсем на ухо, - продолжала мурлыкать
Катя Ивановна. - Дайте мне вашу голову.
Она коснулась губами его уха, выждала минуты две, в течение которых он
испытывал состояние, мысленно названное им "довольно сносным",
и вдруг прошептала:
- Топи, я, кажется, собираюсь подарить вам бэби.
Черт возьми! Если б ему пустили в ухо гальванический ток, Василов не подпрыгнул
бы выше, чем сейчас. Он слетел с кровати, швырнув подушку в одну сторону,
одеяло - в другую, и в бешенстве затопал босыми ногами.
- Это черрт, черрт знает что такое! - закричал он с совершенно искаженным
лицом. - Я отсылаю вас назад, в Нью-Йорк! Я подам в суд! Оставьте меня
в покое!
Катя Ивановна побледнела и подняла руки, словно защищаясь от удара. Губки
ее сжались, как цветочные лепестки. Она стояла перед ним - олицетворение
чистоты, невинности и отчаяния - и глядела на него такими широкими, такими
беспомощными глазами, что Василов внезапно умолк, махнул рукой и спасся
на другую половину комнаты.
"Что мне делать? - думал он в бешенстве. - Ясно, как день: это настоящая
жена Василова... Она не подозревает ничего... И как она ухитрилась, как
ухитрилась, несмотря на все ссоры... Гнусная, легкомысленная, преступная
женщина! Любить этого пошлого коммуниста!.."
Поток его мыслей делал столь капризные зигзаги, что я был бы, как автор,
совершенно сбит с толку, если б это продолжалось долго. К счастью, он
резко шагнул к Кате Ивановне и, глядя мимо нее, официальным тоном произнес:
- Я отрицаю, категорически отрицаю, что это мой ребенок! Вы можете делать
что хотите. Я умываю руки.
С этими словами он надел башмаки, пиджак, шляпу, посмотрел на часы и вышел,
чтобы прогуляться перед домом на Мойка-стрит в ожидании кого-нибудь, кто
спас бы его от ненавистного tete-a-tete [с глазу на глаз (франц.)] с Катей
Ивановной.
Катя Ивановна поглядела ему вслед с жестокой усмешкой. Она была довольна
собой. Она имела решительно все причины быть довольной собой. Он, этот
жалкий мальчишка с чудаковатым характером, был слаб, растерян, вспыльчив,
нетерпелив, неумен, упрям и неверен, как Иеремия Морлендер. И его было
так же легко обернуть вокруг пальца, как старика Вестингауза.
Но довольная собой красавица повела себя с чисто женской непоследовательностью.
Вслед за жестокой усмешкой глаза ее сверкнули отчаянием; она подошла к
кровати и вдруг упала на подушку, разрыдавшись.
Тут-тук, царап-царап...
Что за странные звуки у двери? Кто-то тычется в нее тупой мордой, царапает
когтями, кусает обивку... Катя Ивановна подняла голову и прислушалась.
Хав! Рр! Хав! - раздалось за дверью уже совершенно явственно.
Потом еще несколько тупых ударов, царапанье, визг, и дверь распахнулась
перед каким-то безобразным, огромным комком шерсти и грязи, как вихрь
ворвавшимся в комнату.
Еще секунда - и грязный комок, как мячик, взлетел прямо на кровать Кати
Ивановны, бешено забил хвостом, облапил ее, лизнул в рот, нос, подбородок...
- Бьюти! - воскликнула молодая женщина. - Бьюти! Бьюти!
Да, это была она, верная Бьюти Микаэля Тингсмастера, но в каком виде!
Тощая, одичалая, всклокоченная и грязная до того, что шерсть ее слиплась
комьями, она повизгивала, тыкалась носом в Катю Ивановну, кружилась по
комнате, обнюхивала каждый угол.
Наконец угомонившись, Бьюти села у ног Кати, положила ей на колени лапу
и устремила на нее говорящий взгляд.
- Откуда ты взялась, Бьюти? - спросила миссис Василова.
Бьюти взвизгнула и шевельнула лапой. Тут только молодая женщина заметила
у нее на лапе грязный полотняный лоскут, покрытый темными пятнами. Она
осторожно развязала его, подошла к окну и вгляделась в покрывавшие его
пятна. Они походили на кровь. В их расположении ей почудилась симметрия.
Расправив лоскут на подоконнике, она прочла буква за буквой: "БИСК.
ТОРПЕДА".
Собака следила за ней умными глазами. Как только Катя Ивановна снова повернулась
к ней, она забила хвостом и обеими передними лапами стала срывать с себя
ошейник, делая уморительные движения.
- Что еще, Бьюти?
Ну да, конечно, у нее найдется и еще кое-что. Откиньте ей голову, суньте
ручку за ошейник и сорвите с веревочки конверт, привязанный туда с большой
хитростью, так что собачьей лапе трудно его сорвать, а уж зубами и носом
ни за что не достанешь. Вот так... Раскройте его, читайте!
Катя Ивановна молча сорвала конверт, распечатала его и прочитала:
ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ ШТАТА ИЛЛИНОЙС
Высокочтимый сэр,
если вы получили мое предыдущее письмо и вынули пакет из моего тайника,
вам небезынтересно будет узнать продолжение морлендеровского дела. Я держу
в руках все его нити. Я посажен в сумасшедший дом, откуда как нельзя лучше
можно следить за главным преступником. Вы поймете меня, если потребуете
освобождения из камеры N_132 умалишенного Роберта Друка.
НАЗАД.::. .::. .::. ДАЛЬШЕ
| |